Сломанная нога

Для того, кто не зациклен на собственном увечье, больница — отличный практический курс по психотерапии
КОГДА В БОЛЬНИЦЕ СКОрОЙ помощи города Воронежа суровый хирург сообщил, что вместо щиколотки у меня симпатичный коралловый куст и на ближайшие полгода мне некуда больше спешить, я — хотите верьте, хотите нет — обрадовалась. Наконец-то можно оглядеться, подумать, связать какому-нибудь хорошему человеку свитер, освоить все восемь томов «Истории государства Российского» Н. В. Карамзина.
Ногу я сломала, ударившись о ступеньку. При обычных обстоятельствах такой удар грозил ушибом, много — вывихом. Но на мне были новенькие испанские полусапожки на два размера меньше, сжимавшие щиколотку железными тисками.
Кто спросит, какого черта понадобилось их покупать и, главное, в них втискиваться, никогда не был советской женщиной осенью 1990 года, когда в дефиците было все, кроме надежды. Женщиной, которая умеет мыть голову стиральным порошком, делать бусы из цветных репродукций журнала «Огонек» (разрезаем на конусные полоски, туго скатываем и покрываем лаком), готовить нарядные бутерброды из пасты «Океан», расчесывать швейной иглой ресницы, склеенные ленинградской тушью. То есть женщиной, полной жизнеутверждающих рецептов посреди разгромленной страны.
Я поделилась своими радужными планами с друзьями, они их полностью одобрили, и в ночном холле травмоотделения, куда меня вкатили с просверленной ногой и подвешенной к ней восьмикилограммовой гирей, мы распили по этому поводу коньяк, чудом уцелевший в моей сумочке. Там среди месива из косметики, плавленых сырков, пластиковых стаканчиков и осколков ситро «Буратино» размякал плацкартный билет на поезд Воронеж — Москва. Назавтра меня ждали в столице замуж. Как теперь понимаю, судьба устроила мне эту мелкую аварию, потому что не нашла более надежного способа уберечь от серьезной автокатастрофы. Остановить меня можно было, только обездвижив.
На холле, как на месте парковки, настояла я сама. И всем, кому так же повезет, настоятельно рекомендованы, с вечера до утра никто не мешает оправлять естественные нужды, мечтать, размышлять, планировать. Никто над ухом не храпит, не хрипит, не стенает. Тишь да гладь, божья благодать. Суровый хирург не сопротивлялся, обезоруженный аргументом: «А целоваться с женихом я, по-вашему, буду выходить в коридор вместе с койкой?» — и стихами, прочитанными с выражением, когда он буравил своим сверлом мою ступню:
Перебиты, поломаны крылья Дикой болью всю душу свело! Кокаина серебряной пылью Всю дорогу мою замело.
Особенно, видимо, впечатлили стихи. Когда меня уже выкатывали из операционной, хмурый хирург вдруг сообщил вдогонку, что Андреем его назвали в честь князя Болконского.
Тот МЕСЯЦ, что я пролежала натурально прикованная к койке, был не худшим в моей биографии. Я вела в холле, равнобедренно то оживленном, то безлюдном, насыщенную творческую и светскую жизнь. С приемами, фуршетами, публичными лекциями и медитациями. Больница — замечательное средство для восстановления утраченных дружб и отношений, копилка исповедей и жизненных анекдотов.
Например, там была дама, которая буквально рухнула с дуба. Ревность, как побочный рефлекс основного инстинкта, способна заставить человека проделывать смертельные номера: в безмятежном состоянии эта женщина с трудом залезла бы и на табуретку. Но интересным было другое: утратив физическую возможность карабкаться с биноклем на деревья, рыскать по городу, метаться до рассвета от телефона к двери, она обрела покой. Муж заваливал ее астрами и антоновкой, вздыхал, держал за руку. Женщина таинственно улыбалась. В общем, оба были довольны.
Наблюдая за ними, за теми больными, чьи травмы не парализовали мобильность, и за собой, я открыла формулу маеты: сила томления равна объему привычного и доступного жизненного пространства, разделенному на объем вынужденного пространства, в котором мы торчим ради какого-то точечного события. Поэтому ждать телефонного звонка в квартире невыносимее, чем застрявшего поезда на вокзале, а дни в больнице тянутся намного мучительнее для тех, кто способен свободно передвигаться, чем для тех, чей объем доступного пространства ограничен объемом собственного тела.
Для того, кто не зациклен на собственном увечье, больница еще и отличный практический курс по психотерапии: пациента в ней бодрят не квалифицированные прогнозы, а байки товарищей по несчастью об удачно и кстати сломанных конечностях, которых нам не занимать при наших-то гололедах, долгостроях и канавах, сработанных еще рабами Рима с давно забытыми целями. Ничто так не утешает в недугах и драмах, как истории, в которых с кем-то случилось то же самое, — и ничего, и обошлось, и все кончилось благополучно, и даже обернулось на пользу. Неукомплектованные лайнеры уплыли навстречу айсбергам, кредиторы запили в обнимку с прокурорами, у соседки по палате оказался холостой сын или произошли другие, справедливые и не менее приятные события.
Этим ДИДЖЕЙСТВОМ я и занималась. Кроме того, осилила Карамзина, связала свитер, придумала авторскую программу, которую после три года вела на местном телевидении, собрала и издала первый сборник стихов, начала писать прозу и вдобавок к формуле маеты вывела формулу счастья, на мой взгляд, очень точную: «Счастье — это когда ты сам в состоянии дойти до туалета». В ее справедливости с тех пор убеждаюсь каждый день, и это является для меня неиссякаемым источником жизненного оптимизма.
Мой так и невостребованный жених прислал две поздравительные открытки. На Новый год и на Восьмое марта с подтверждением брачных планов по мере выздоровления. Я их храню с благодарностью.